Новостное агенство ОАО <ПитерНовоГрад>

В Москве выступил один из самых известных пианистов современности — живущий в Италии венгр Андраш Шифф. Свидетелем тончайшей звуковой работы маэстро стал, вместе с публикой Большого зала Консерватории обозреватель «Труда».

В какой-то мере концерт Шиффа можно назвать отдачей долга: мастер должен был приехать к нам в апреле 2010-го, но из-за извержения исландского вулкана, парализовавшего авиацию, не смог. Правда, долетел осенью того же 2010-го, но сыграл совсем другую программу. А вот теперь исполнил по крайней мере два из «апрельских» сочинений — сонаты Белы Бартока и Леоша Яначека. Да и другие два произведения как бы варьировали афишу полуторагодичной давности, только 23-ю сонату Бетховена заменила его же 30-я, а 1-ю сонату Шумана — 18-я Шуберта.

Шифф известен своим прозрачным, но отнюдь не легковесным звуком. Его туше мягко, но той мягкостью, которая есть у монеты из драгоценного металла. Так, словно пересыпая драгоценности из руки в руку, он сыграл раздумчивую первую часть бетховенской сонаты. И даже в драматичной второй части, не желая утяжелять пассажи, «играл играючи» — полетно, порой на грани угадываемости, — но внимательное ухо слышало все до последней нотки. Финал же — эта огромная цепь вариаций, в кульминации дающая эффект пронизанного солнцем вибрирующего пространства, — словно был написан Бетховеном именно для такого мастера тонких воздушных звучаний, как Шифф.

Включение в программу Сонаты Бартока — жест одновременно патриотический и просветительский, поскольку это сочинение венгерского классика ХХ века не отнесешь к репертуарным на российской концертной эстраде. А произведение любопытнейшее, комично-тяжеловесными ужимками первой части, контрастами призрачного пианиссимо с резкими возгласами второй и диковинными асимметричными ритмами финала напомнившее фортепианные опыты Прокофьева 1940-х годов. Притом что Барток написал его на полтора десятилетия раньше, в 1926-м.

Таким же просветительским шагом можно считать исполнение Сонаты Яначека. Полное название сочинения — «1.Х.1905. С улицы». В этот день австрийские войска разогнали демонстрацию чешской молодежи на улицах Брно, где жил композитор. И музыка — эхо потрясения, испытанного очевидцем драмы. Но Яначек был прежде всего лириком, поэтому в его сочинении нет барабанных дробей и воплей толпы: политический конфликт становится для него поводом написать взволнованную, трагическую музыку, достойную быть современницей лучших страниц творчества Рахманинова и Скрябина. И, конечно, в скорбных фразах-вопросах второй (она же последняя) части, словно брошенных в гулкий воздух, но не находящих в нем ответа, Шифф получил великолепный шанс проявить свое мастерство пространственной звукописи.

А завершила программу грандиозная Соль-мажорная соната Шуберта. В этом царстве таинственных зовов, кружевных контрапунктов, танцующих звуковых искр Шифф чувствовал себя… сказать «как рыба в воде» было бы грубо и плоско, но «как золотая рыбка в волшебном фонтане» — пожалуй, чуть ближе к сути. Под конец же, очевидно, довольный встречей с публикой (хоть она всю программу бурно кашляла, забывала выключить мобильники, а в Сонате Шуберта еще и не к месту захлопала после первой части), исполнил на бис три шубертовских экспромта и «Венгерскую мелодию» великого австрийского романтика.

После в артистической артист, мягко улыбаясь, сказал корреспонденту «Труда»: «Мобильники? Ничего особенного, они звонят во всем мире. Зато как хорошо сложилась программа — две классические сонаты и две — из новой музыки». На вопрос, не хотел бы маэстро привезти к нам русскую музыку, он после секундного размышления ответил: «Да. Мусоргского». Что ж, если имелись в виду «Картинки с выставки» (а именно это произведение в первую очередь привлекает пианистов у Мусоргского), то обещание дорогого стоит: богатство звуковых красок и яркость пространственных эффектов в одном из самых гениальных опусов мирового фортепианного репертуара нашли бы в Андраше Шиффе адекватного истолкователя.